Возвращение джедая

Наши окна выходили на океан, но смотрели мы в телевизор. Там показывали будущее, которое, как заметил мой сосед Фима, подозрительно напоминало плохо отреставрированное прошлое.

На дворе стоял 2028 год. Америка, уставшая от потрясений, технологических рывков и нейросетей, которые научились хамить лучше таксистов в Ленинграде, замерла в ожидании. 47-й президент, чье имя мы старались не произносить всуе, чтобы не скисло молоко, решил не идти на второй срок. Он сказал, что устал от земной суеты и уходит в дауншифтинг на Марс вместе с Илоном Маском. Страна осталась бесхозной.

Кандидатов было двое: голограмма Рональда Рейгана (сгенерированная китайским искусственным интеллектом) и популярный фикус из кабинета спикера Палаты представителей. Фикус лидировал в опросах — он молчал и красиво зеленел.

И тут на сцену вышел Джо. Или, вернее, выкатился.

— Слушай, — сказал Фима, разливая дешевый виски в чайные кружки. — А ведь это гениально. В России цари правили, пока не помрут. В Америке решили пойти дальше: править, пока не забудут, что уже правили.

Сценарий возвращения Байдена оказался до обидного прост. Это была не политическая интрига, а бюрократический казус.

Однажды утром, в разгар предвыборной гонки, Джо просто пришел в Белый дом. Он забыл, что выехал оттуда четыре года назад. Охрана на входе, состоящая из молодых ребят, выросших на ТикТоке, решила, что это какой-то исторический косплей или флешмоб.

— Я за очками, — сказал Джо уверенно. — Оставил их на тумбочке в Овальном кабинете. В семьдесят третьем году.

Охрана пропустила. Старость в Америке уважают, особенно если она в костюме и пахнет дорогим парфюмом.

Байден прошел в кабинет, сел в кресло и нажал кнопку вызова секретаря. Секретаря не было, но зашел уборщик Хосе.

— Принеси мне мороженого, сынок, — попросил Джо. — И соедини меня с Брежневым. Надо обсудить разрядку.

Хосе принес мороженое. Брежнева не нашел, но соединил с автоответчиком посольства. Джо поговорил, успокоился и подписал пару указов, лежавших на столе (кто-то забыл убрать счета за электричество).

К обеду об этом узнали журналисты.

Ситуация складывалась патовая. Выгонять старика было негуманно. Оставлять — странно, ведь выборы уже прошли, и в бюллетенях его фамилии не было. Фикус уже готовился принять присягу (его как раз полили).

Но тут вмешались юристы. Они перерыли Конституцию и нашли прецедент времен Гражданской войны, или, может, просто инструкцию к микроволновке — никто уже не вникал. Главная загвоздка была не в сроках — право на второй срок у Джо было. Проблема была в том, что он забыл выдвинуть свою кандидатуру.

Верховный суд собрался на экстренное заседание в «Зуме». Судьи, половина из которых были аватарами, постановили: «Если кандидат забыл, что он не участвует в выборах, а народ забыл, за кого голосовал, то факт физического присутствия в Овальном кабинете приравнивается к победе с перевесом в один голос».

Так Джо Байден стал 48-м президентом США. Не потому что победил, а потому что просто пришел на работу, а его пропуск всё еще действовал.

Его лозунгом (придуманным Фимой, пока мы смотрели новости) стало: «Вспомнить всё. Или хотя бы поесть».

К чему это привело? К странному, но уютному застою.

Во-первых, внешняя политика стала невероятно мирной. Джо путал страны, президентов и эпохи. Он звонил китайскому лидеру и спрашивал, как там дела у Чан Кайши. Китайцы, ошарашенные такой глубиной исторической памяти, решили не нападать на Тайвань, просто чтобы не расстраивать дедушку. Путину он отправил поздравительную телеграмму с юбилеем полета Гагарина. В августе. Враги Америки впали в ступор. Нельзя воевать с человеком, который искренне считает, что Вторая мировая еще не закончилась, и мы все союзники.

Во-вторых, в стране ввели обязательный «Тихий час». С двух до четырех дня вся экономика останавливалась. Биржи закрывались, заводы вставали. Вся нация, по примеру лидера, дремала. Как ни странно, производительность труда выросла. Люди стали добрее.

— Смотри, — говорил Фима, указывая на экран, где Джо вручал медаль почтальону, приняв его за генерала Эйзенхауэра. — В этом есть величие. Он превратил политику в дадаизм. Абсурд стал нормой, и всем полегчало.

Самым сложным моментом стало обращение к нации. Телесуфлер сломался. Все замерли. Помощники поседели. Но Джо, прищурившись, вдруг заговорил о том, как в Скрэнтоне в 1950-м году у него украли велосипед. Он говорил сорок минут. Он рассказал про велосипед, про цены на бензин по пять центов и про то, что раньше трава была зеленее, а мороженое — слаще.

Америка рыдала. Рейтинги взлетели до небес. Люди устали от сложных проблем. Им хотелось про велосипед.

В итоге, второй (или третий? или первый?) срок Байдена стал эпохой Великого Успокоения. Никто ничего не делал, чтобы ничего не испортить. Доллар стабилизировался, потому что трейдеры ленились его продавать.

Мы с Фимой допили виски. За окном шел дождь, такой же, как и сорок лет назад в Ленинграде.

— Знаешь, — сказал Фима, закусывая лимоном. — А ведь он нас всех переживет. Он просто забудет умереть.

И мы выпили за здоровье 48-го президента. Человека, который доказал, что если долго сидеть на берегу реки, то можно увидеть, как мимо проплывает труп твоего здравого смысла, и это, в сущности, не так уж и страшно.