Трудности перевода

Мы с Жорой искали истину. Ну, или хотя бы ужин. В Гуанчжоу эти два понятия часто смешиваются, особенно после третьей бутылки пива «Циндао».

Жора — человек основательный. Он не верит в духовность, он верит в белки и углеводы. — Мне нужно мясо, — сказал он, мрачно оглядывая улицу, сверкающую неоном, как новогодняя елка в дурдоме. — Мясо, Серега. Без всяких этих буддистских штучек.

Мы зашли в первое попавшееся заведение. Пахло жареным маслом, сыростью и безысходностью. В углу сидел китаец и с аппетитом грыз куриную лапу. Атмосфера располагала к философским размышлениям, но Жора требовал меню.

Нам принесли планшет. Технологии добрались и сюда. Я включил камеру на телефоне — ту самую, что переводит текст в реальном времени. Экран мигнул, нейросети напряглись, и мир вокруг нас обрел новые, пугающие смыслы.

Первая строчка меню гласила: «Жареный муж».

— Это они про кого? — насторожился Жора. — Думаю, про баклажаны, — успокоил я его. — Или про свинину. У них тут с падежами сложные отношения.

Мы листали дальше. Виртуальная реальность накладывалась на глянцевые картинки еды, рождая шедевры сюрреализма. Под фотографией безобидного супа значилось: «Кишки в огне демократии». Салат из огурцов был подписан лаконично и сурово: «Изнасилование овоща в рот». А десерт, похожий на желе, именовался просто: «Дрожащая плоть старой девы».

— Я не буду есть «Огнедышащий анус курицы», — твердо сказал Жора, указывая на острые крылышки. — Это звучит как диагноз, а не как ужин. — Бери выше, — сказал я. — Вот, смотри. «Семейство грибов погибает в кастрюле». Трагично и вкусно.

К нам подошел официант. Это был юноша с лицом счастливого идиота. Он улыбался так широко, словно лично придумал эти названия. Жора ткнул пальцем в картинку с говядиной. На русском это блюдо называлось «Корова, которая не смогла убежать». Официант кивнул и что-то записал в блокнот.

Пока мы ждали заказ, я разглядывал вывески за окном через ту же камеру. Массажный салон напротив зазывал клиентов лозунгом: «Сильное нажатие делает вас мертвым от счастья». Магазин одежды обещал: «Штаны для толстых ног и печальной жопы».

— Знаешь, — сказал я, — в этом есть какая-то высшая честность. — В чем? — буркнул Жора. — В этих переводах. Мы привыкли все вуалировать. «Пикантный вкус», «нежная текстура»… А тут тебе сразу говорят правду: овощ был унижен, корова не успела убежать, а штаны у тебя и правда на печальную жопу. Китайский алгоритм не знает жалости. Он как Лев Толстой — срывает все и всяческие маски.

Принесли еду. «Неудавшаяся корова» оказалась жесткой, но съедобной. «Изнасилованный овощ» был просто битым огурцом с чесноком. Мы ели молча. На выходе я заметил табличку на двери. Раньше я бы прошел мимо, но теперь я знал: там скрыта мудрость. Я навел телефон. Надпись гласила: «Осторожно, голова бам!».

Я пригнулся. Жора, погруженный в мысли о переваривании, ударился лбом о низкий косяк. — Бам! — сказал он с чувством.

Мы вышли в душную южную ночь. Город жил своей жизнью, полной непонятных иероглифов и скрытых смыслов, которые нам, варварам, были доступны только в виде нелепых обрывков фраз. — Куда теперь? — спросил Жора, потирая лоб. Я посмотрел на вывеску бара через дорогу. Переводчик подумал и выдал: «Жидкость для растворения завтрашних проблем».

— Туда, — уверенно сказал я.