Свобода — это Штраф

Был холодный, ветреный день апреля, и уличные часы пробили тринадцать, списав с каждого, кто их услышал, по десять рублей за услугу «информирования о точном времени».

Уинстон Смирнов плотнее прижал подбородок к груди, стараясь укрыться от злого ветра, но не слишком сильно, чтобы уличные камеры не классифицировали это как «сокрытие лица с целью уклонения от идентификации» (статья 14.5 КоАП, 5000 рублей). Он скользнул в стеклянные двери жилого блока «Победа», стараясь двигаться с нормативной скоростью — не слишком быстро, чтобы не вызвать подозрения в бегстве, и не слишком медленно, чтобы не быть обвиненным в праздном шатании.

В вестибюле пахло вареной капустой и старыми половиками. На стене висел цветной плакат, слишком огромный для этого помещения. С плаката на Уинстона смотрело суровое, но отеческое лицо Главного Инспектора. Подпись гласила: ПЛАТИШЬ — ЗНАЧИТ СУЩЕСТВУЕШЬ.

Уинстон проверил свой баланс на запястье. Умные часы тревожно мигнули: оставалось всего 1200 кредитов до зарплаты. Этого едва хватит, чтобы дойти до работы, если быть предельно осторожным. Вчера депутаты Партии окончательно отменили налоги. «Налог — это кандалы прошлого! — вещал голос из телекрана. — Налог обязателен, а значит, унизителен. Мы даруем вам свободу! Теперь вы платите только за свои ошибки. Будьте безупречны, и государство не возьмет с вас ни копейки!»

Уинстон знал, что это ложь. Но он также знал, что это правда. Это было двоемыслие, необходимое для выживания.

Он вышел на проспект. Улицы патрулировали они — Гвардия Мониторинга. Черные мундиры, блестящие шлемы с зеркальными забралами, в руках — терминалы мгновенного взыскания, похожие на короткие автоматы. Люди вокруг двигались странными, ломаными зигзагами, пытаясь обойти невидимые зоны платного асфальта.

Внезапно перед Уинстоном выросла фигура Гвардейца. Зеркальное забрало отразило испуганное лицо Смирнова.

— Гражданин, — голос звучал механически, усиленный динамиком. — Зафиксировано нарушение.

Уинстон похолодел. Он ведь шел строго по правой стороне. Он не наступал на трещины (порча госимущества). Он даже дышал через нос, чтобы не расходовать городской кислород сверх норматива.

— Я… я ничего не делал, товарищ инспектор, — пролепетал он.

— Именно, — щелкнул терминал. — Статья 20.1. Бездействие, не приносящее пользы экономике. Вы стояли на светофоре и смотрели в пустоту в течение 45 секунд. Это время могло быть потрачено на просмотр государственной рекламы или обдумывание способов повышения производительности труда.

— Но был красный свет!

— Оправдание нарушением работы световой инфраструктуры. Отягчающее обстоятельство. Итого: штраф за простой нейроресурсов — 800 рублей.

Терминал пискнул. Часы на запястье Уинстона отозвались жалобной вибрацией. 400 кредитов. Это конец. Он не сможет купить обед.

— Слава Эффективности, — машинально сказал Уинстон.

— Служу Бюджету, — буркнул Гвардеец и двинулся к женщине с коляской, чей ребенок плакал слишком громко, превышая допустимый уровень децибел в жилой зоне.

Уинстон побрел дальше. Он чувствовал не злость, нет. Злость — это эмоция, а за публичное проявление негативных эмоций штраф составлял половину оклада. Он чувствовал странное, мазохистское облегчение.

Раньше, в темные времена налогов, деньги забирали просто так. Безлично. Теперь же государство уделяло внимание лично ему. Каждому его шагу, каждому вздоху, каждому взгляду. Если его оштрафовали — значит, его заметили. Значит, он нужен. Он — нефть. Он — ресурс.

Он посмотрел на небо. Оно было серым и тяжелым. За «взгляд на небо без солнцезащитных очков в пасмурную погоду» штрафов пока не ввели, но Уинстон решил не рисковать и опустил глаза.

В кармане завибрировал телефон. Пришло уведомление: «Спасибо за ваш вклад в развитие городской плитки. С вашего счета списано 50 рублей за износ подошвы об муниципальный тротуар. Хорошего дня!»

Уинстон улыбнулся. Он любил Партию. Он любил Бюджет. И, коснувшись пустым карманом бедра, он понял, что абсолютно, кристально чист перед законом. До следующего шага.