Структурная трансформация души

Структурная трансформация души

Редактор Туронок ворвался в кабинет так стремительно, что сквозняком сдуло со стола мою заявку на отгул. От Туронка пахло типографской краской, дешевым табаком и исторической неизбежностью.

— Включайте! — закричал он, размахивая блокнотом, как гранатой. — Началось! Семьдесят восемь тысяч восемьсот пятнадцать! — Это аванс? — с надеждой спросил фотокорреспондент Жбанков. Он сидел на сейфе, протирал объектив майкой и был похож на грустного Будду, познавшего цены на ЖКХ. — Это номер новости на сайте Кремля! — торжественно объявил Туронок. — «Итоги года». Мы обязаны дать развернутый репортаж. Отразить пульс эпохи. Показать единение! — Единение у меня только с гастрономом, — буркнул Жбанков. — И то в одностороннем порядке.

Я включил старенький телевизор. Экран моргнул, пошел рябьью, но потом явил миру студию. В центре, как и полагается, сидел Он. Марафон длился уже час.

Это был удивительный спектакль. Жанр я бы определил как «геополитический ЖЭК». Сначала Президент двигал армии и перекраивал карту мира, объясняя Западу, что тот фатально ошибся дверью. А через минуту, не меняя интонации, превращался в заботливого управдома. — Почему яйца дорогие? — строго спрашивал он у министра с экрана. — Почему курятина взлетела? И сам же отвечал: потому что люди стали жить лучше. Спрос, мол, превысил предложение.

— Логика железная, — восхитился я. — Мы стали так хорошо жить, что нам не на что купить яичницу. — Это макроэкономика, — авторитетно заявил Туронок. — ВВП вырос на 3,5 процента! Это прорыв! Жбанков тяжело вздохнул: — Если ВВП растет, почему пельмени в буфете подорожали? Видимо, микроэкономика с макроэкономикой не здороваются. Как я с твоей тещей.

В эфире тем временем происходила драма. Выступал военный, штурмовик. Рассказывал, как его группа шла вперед под голоса радио. Это было сильно. Туронок замер с открытым ртом. Даже Жбанков перестал дышать на линзу. — Видишь? — шепнул я. — Был стратег, стал отец родной. Сухие сводки превратились в эпос.

Но тут разговор вернулся к мирным рельсам. Заговорили про «структурную трансформацию экономики». — Что это такое? — спросил Туронок, записывая термин в блокнот. — Это когда, — пояснил Жбанков, — мы вместо «Мерседесов» начинаем делать «Лады», но по цене «Мерседесов». И все счастливы, потому что суверенитет. — Цинизм! — отмахнулся редактор. — У вас, Довлатов с Жбанковым, сплошной цинизм. Нет бы порадоваться! Вон, Президент говорит про искусственный интеллект. Мы создадим свой, суверенный! — Ага, — кивнул я. — Чат-бот «Иван-дурак». На любой вопрос отвечает либо анекдотом, либо матом, но зато от чистого сердца.

Четыре часа пролетели, как жизнь. Говорили про всё: про аборты, про дороги, про учебники истории. Президент был бодр, весел и излучал уверенность такой плотности, что ею можно было колоть орехи. Под конец он сказал про веру в наш народ. Туронок прослезился. Жбанков начал ерзать.

— Слушай, — шепнул он мне, когда на экране пошли титры. — Там сейчас про международную обстановку аналитика пойдет. Это надолго. Давай совершим свою структурную трансформацию? — Куда? — спросил я, хотя маршрут был известен. — В «Стекляшку». Обсудим итоги года. Интегрируемся в мировой процесс через портвейн «777».

Мы тихонько, по-пластунски, выскользнули в коридор. Туронок, завороженный графиком роста урожая зерновых, даже не обернулся. Он был счастлив. Он был причастен.

На улице падал снег. Крупный, пушистый, новогодний. Он ложился на серые шапки прохожих, на крыши машин, на рекламные щиты. Снег был единственным, кто честно выполнял свою работу бесплатно и качественно, покрывая всё белым и чистым.

— Хорошо сказал Президент про порядочность, — задумчиво произнес Жбанков, закуривая на крыльце. — Надо бы мне Мишке долг отдать. С получки. — Отдай, — согласился я. — Это будет твой личный нацпроект. — А яйца… — Жбанков махнул рукой. — Бог с ними, с яйцами. Главное, что мы есть. — И что трубы не текут, — добавил я. — А если потекут — починим. Сами. Без прямой линии.

Мы пошли к ларьку. На душе было на удивление легко. Год прошел, страна стояла, снег падал, а мы были живы и даже относительно здоровы. И это, если вдуматься, было самым главным итогом, о котором по телевизору не сказали, но который мы и так знали.