Соло для лысины с оркестром

Мой приятель Вадик Беляков решил жениться. Точнее, он решил, что рынок невест созрел для его появления.

Вадик — человек основательный. К тридцати годам он нажил язву, подержанный «Солярис» и твердое убеждение, что мир ему задолжал. Мы сидели на кухне, пили дешевое пиво, и Вадик формулировал свою рыночную стоимость.

— Понимаешь, — говорил он, разглядывая этикетку, — я ликвидный актив. У меня работа. У меня абонемент в зал, я там даже бываю. И главное… — тут он поднял палец, как лектор общества «Знание», — я не лысый.

Он произнес это с таким пафосом, будто сообщил, что он не судим или не болен проказой.

— Это, брат, козырь. Сейчас мужик пошел плешивый, как коленка. А у меня — шевелюра. Генофонд!

Вадик скачал приложение для знакомств. Раньше мы стояли в очередях за портвейном, теперь стоим в очереди за человеческим теплом. Технология изменилась, тоска осталась прежней.

Через неделю мы встретились снова. Вадик был мрачен. Его шевелюра, казалось, поникла под тяжестью экзистенциального опыта.

— Ну как? — спросил я. — Клюют на генофонд?

— Бардак, — отрезал Вадик. — Полная девальвация ценностей.

Он достал телефон и начал листать фотографии, как следователь листает дело висяка.

— Вот, смотри. Написано: «Люблю путешествия и вкусную еду». Встретились. Оказалось, еду она любит гораздо больше путешествий. Я не против форм, ты меня знаешь. Но там, брат, не широкая кость. Там широкий кругозор желудка. И при этом смотрит на меня так, будто я ей должен ипотеку закрыть.

Вадик отхлебнул пива и продолжил перечень обид.

— Или вот, Марина. Договорились о свидании. Первое, что она пишет: «Заберешь меня из Химок?». Я ей говорю: «Марина, мы еще даже не знакомы, я не таксист». А она мне: «Мужчина должен решать проблемы». Я, может, и должен решать проблемы, но не логистические проблемы севера Москвы!

— Ты стал циничен, — заметил я. — А как же романтика?

— Какая романтика? — взвыл Вадик. — Третья вообще пришла с фотографией ребенка. Прямо в телефоне тычет мне в нос карапуза и говорит: «Нам нужен папа». Я ей: «Девушка, я еще сам себе папа. Я сам себя еще не воспитал». А она смотрит с прищуром и говорит: «Зато ты не лысый. Это редкость. Мы тебя берем».

— В семью?

— В плен! — Вадик стукнул кулаком по столу. — Ты понимаешь, что происходит? Я к ним со всей душой, с волосяным покровом, с «Солярисом»… А они? Одной подавай шофера, другой спонсора, третья ищет отца для Игорька. А где, я спрашиваю, тургеневские девушки? Где трепет? Где бескорыстие?

Я посмотрел на Вадика. На его обиженное лицо, на чуть намечающийся живот, который он гордо именовал «спортивной формой», на редеющие, честно говоря, виски.

— Вадик, — сказал я. — Есть нюанс.

— Какой?

— Мы с тобой вышли в тираж. Ты ищешь восемнадцатилетних нимф, которые будут смотреть на тебя, как на Хемингуэя. А для них ты — дядя. Дядя, который зачем-то хвастается тем, что у него волосы растут там, где они и должны расти по инструкции.

— Но я же не лысый! — упрямо повторил Вадик. — Это конкурентное преимущество!

— Это не преимущество, — вздохнул я. — Это просто отсутствие лысины.

Мы помолчали. За окном шел дождь, смывая надежды на светлое будущее. Вадик сидел, уткнувшись в телефон. Он искал ту единственную, которая оценит его богатый внутренний мир и густую растительность.

В комментариях под его жизнью кто-то невидимый уже писал: «Чувак, купи зеркало». Но Вадик не читал комментарии. Он был занят. Он любил себя. И это был единственный роман в его жизни, который грозил продлиться вечно.