Лишний элемент

Зимой Москва напоминает огромную, плохо проветренную коммуналку. Все толкаются, хамят и мечтают о расширении жилплощади, но в итоге просто переставляют шкаф.

Я встретил Жору в очереди за незамерзайкой. Жора был моим однокурсником, подавал надежды в филологии, но вовремя одумался и ушел в Министерство путей и сообщений, или как оно там теперь называется — Департамент пространственного сжатия. Сейчас он носил пальто из кашемира и выражение лица человека, который знает, где у Родины кнопка «Вкл».

— Ты чего пешком? — спросил Жора, кивнув на мои промокшие ботинки. — Машина есть, — соврал я. — Но она… на консервации. — Утильсбор? — понимающе сощурился Жора. — Он самый.

Ситуация с автомобилями к концу двадцать пятого года напоминала старый анекдот про лося: «Я пью, пью, а мне все хуже и хуже». Власти решили поддержать отечественный автопром методом выжженной земли. Чтобы купить подержанную иномарку, нужно было продать почку, квартиру и душу, причем дьявол требовал доплату, ссылаясь на волатильность курса.

— Это вы здорово придумали, — сказал я. — Три миллиона сбора за машину, которая стоит полтора. Это уже не налог, это метафизика. — Ты узко мыслишь, — снисходительно ответил Жора, расплачиваясь смартфоном последней модели, который, кажется, стоил дешевле нового бампера от «Лады». — Мы не налоги повышаем. Мы боремся с перенасыщением материи. — Чего? — Материи. Автомобиль — это вещь. Вещь занимает место. Место — ресурс исчерпаемый. Следовательно, автомобиль должен стоить столько, чтобы его существование было экономическим абсурдом.

Мы вышли на улицу. Двор, плотно заставленный сугробами, напоминал поле битвы при Ватерлоо, где вместо пушек использовали кредитные кроссоверы.

— Видишь? — Жора обвел рукой пейзаж. — Минстрой предложил новую концепцию: «Гибкое нормирование». — Это как? — спросил я, перешагивая через желтую полусферу. — Это когда мы строим дом на три тысячи квартир и делаем четыре парковочных места. Одно для инвалидов, одно для каршеринга и два для полиции. — А людям куда? — А людям не надо, — Жора улыбнулся так, как улыбаются стоматологи перед удалением зуба мудрости. — Если человеку негде ставить машину, он ее не купит. Логика? Железобетонная.

Мы прошли мимо свежего «китайца», припаркованного на детской горке. На лобовом стекле лежал кирпич — традиционное народное уведомление о штрафе.

— А платные парковки во дворах? — не унимался я. — В новостях писали, депутаты хотят их запретить. — Хотят, — кивнул Жора. — Но есть нюанс. Запретить платную парковку можно. Но никто не запрещал аренду асфальта. Понимаешь разницу? — Смутно. — Ты платишь не за стоянку. Ты арендуешь два квадратных метра Родины для временного размещения частной собственности. Динамический тариф. Ночью, когда все спят — дешево. Вечером, когда все приехали с работы — шестьсот рублей в час.

Я представил, как приезжаю домой, плачу утильсбор размером с ипотеку, а потом каждый час отстегиваю государству за то, что моя машина просто касается колесами земли.

— Слушай, — сказал я. — А может, просто запретить машины? Ну, издать указ. Мол, с первого января ходим строем. — Нельзя, — вздохнул Жора. — Это недемократично. У человека должен быть выбор. Или он покупает «Москвич» по цене звездолета и паркует его у себя на балконе, или… — Или? — Или пользуется общественным транспортом. Мы как раз новые автобусы закупили.

Мимо нас, натужно ревя, прополз переполненный автобус. Люди внутри висели, прижавшись лицами к стеклам, как селедки в банке, которую забыли открыть.

— И как, помогает? — спросил я. — Конечно. Статистика — вещь упрямая. Количество машин, ввезенных в страну, упало. Количество парковочных мест… оптимизировано. — А люди? — А что люди? — Жора поправил воротник. — Люди адаптируются. Русский человек тем и силен, что может выжить там, где ломается немецкий механизм.

Мы дошли до его машины. Это был черный служебный седан с номерами, которые позволяли парковаться даже на потолке Кремля.

— Тебя подбросить? — спросил он. — Нет, — сказал я. — Я пешком. У меня динамический тариф на ходьбу пока нулевой.

Жора сел в машину. Стекло плавно поехало вверх, отсекая его от моего мира — мира сугробов, кирпичей на капотах и коэффициентов утильсбора.

Я пошел домой через чужой двор. У подъезда мужик в треухе пытался вкопать в мерзлую землю самодельный столбик с цепочкой. — Занято! — крикнул он мне, хотя я был без машины. — Я только посмотреть, — успокоил я его.

Мужик сплюнул и продолжил долбить асфальт ломом. В его движениях читалась вековая тоска по собственной земле.

В новостях передавали, что с 2026 года утильсбор снова проиндексируют. Теперь в стоимость машины будут включать не только ее утилизацию, но и моральный ущерб, наносимый ее видом городской архитектуре.

Я поднялся в квартиру, подошел к окну. Внизу, в темноте, мигали красные огоньки сигнализаций. Город спал, и ему снились пустые парковки.

И только где-то вдалеке, на МКАДе, все так же стояла пробка, вечная и бессмысленная, как наша борьба за место под солнцем.