Крепостное право 2.0

Утром я проснулся от того, что телефон настойчиво предлагал мне купить средства от похмелья. Самое обидное заключалось не в том, что он угадал. Самое обидное, что я еще даже не открыл глаза.

— Откуда ты знаешь? — спросил я черный экран. Экран деликатно промолчал. Но я чувствовал: знает. Знает, сволочь, про вчерашнюю бутылку портвейна, про тоскливый запрос в гугле «в каком возрасте умирают писатели» и про то, что на карте осталось триста рублей.

Раньше за нами следил майор госбезопасности. Это был живой человек. У него была язва желудка, жена-истеричка и план по раскрываемости. С ним можно было договориться. Или хотя бы выпить. С алгоритмом выпить нельзя. Алгоритм не берет взяток. Он берет только данные.

Я позвонил Грише. Гриша — бывший филолог, специалист по раннему Бродскому, а ныне — «партнер сервиса» по доставке еды. Звучит гордо. На деле Гриша — крепостной с желтым коробом за спиной.

— Заходи, — сказал я. — Обсудим смерть капитализма. — Не могу, — ответил Гриша голосом робота. — У меня повышенный спрос в районе Хамовников. Если я не выйду на линию, Господин понизит мне рейтинг. — Какой Господин? — Алгоритм. Он не любит, когда холопы отдыхают.

Гриша приехал через час. Привез пиццу, которую я не заказывал, но которую мне «рекомендовало» приложение, основываясь на моем психотипе. Психотип у меня, видимо, был так себе — пицца оказалась с ананасами.

Мы сидели на кухне. Телефон лежал между нами, как диктофон на допросе в КГБ.

— Понимаешь, — говорил Гриша, размахивая куском теста, — мы все живем в иллюзии. Нам сказали: «Вот рынок, вот свобода». А на самом деле мы вернулись в средневековье. Только вместо земли — «облако». Вместо барщины — лайки. — А кто феодал? — спросил я. — Цукерберг, Кук, Безос. Ты живешь на их земле. Ты пишешь посты в их поместье. Ты думаешь, это твои мысли? Черта с два. Это контент. Ты — цифровая корова, которую доят, пока ты скроллишь ленту в туалете.

Я покосился на свой айфон. Сири молчала, но я нутром чуял, что она записывает. Не для протокола. Для контекстной рекламы. Стоит мне сейчас сказать слово «диван», и через полчаса весь интернет будет завален мягкой мебелью. Я решил проверить. — Диван, — громко сказал я. — Ортопедический матрас. Гроб лакированный. Гриша вздохнул. — Бесполезно. Ты думаешь, ты бунтуешь? Ты просто обогащаешь их базу данных. Твой бунт монетизирован. Твое отчаяние продадут производителям антидепрессантов.

В этом была какая-то зловещая правда. Раньше мы боролись с цензурой. Цензура запрещала говорить. Технофеодализм, наоборот, требует: говори! Пиши! Выкладывай фото еды, котов, детей! Будь искренним! Твоя искренность повышает капитализацию корпорации. Янис Варуфакис, говорят, написал об этом книгу. Умный грек. Бывший министр. Он утверждает, что капитализм сдох. Конкуренции нет. Есть три-четыре гигантских спрута, которые владеют всем: от твоих банковских счетов до твоих эротических фантазий.

— А что делать? — спросил я, разливая остатки портвейна. — Уйти в лес? Стать цифровым отшельником? — Не выйдет, — сказал Гриша. — В лесу нет 5G. А без него ты не существуешь. Тебя нет в госуслугах — значит, ты мертв. Мы — новый вид крепостных. Мы сами покупаем себе кандалы, обновляем их каждый год и стоим в очередях за новой моделью. И при этом чувствуем себя свободными личностями.

Вдруг мой телефон ожил. «Сири нашла для вас подборку: “Лучшие гробы в районе Хамовников со скидкой 15%”».

Мы с Гришей переглянулись. — Видишь? — сказал он. — Они заботятся о нас. Барин помнит о своих холопах.

Я вышел на балкон. Внизу шумел город. Люди спешили по делам, уткнувшись в экраны. Курьеры в желтом и зеленом сновали, как муравьи, обслуживающие гигантскую невидимую матку. Где-то там, в кремниевых замках, сидели новые лорды. Они не носили латы и не требовали права первой ночи. Им было достаточно права первого клика.

— Знаешь, — сказал я Грише, возвращаясь в кухню. — При советской власти была уверенность в завтрашнем дне. — А сейчас? — А сейчас есть уверенность в завтрашней рекламе.

Мы выпили. Телефон одобрительно мигнул уведомлением: «Ваш пульс участился. Хотите включить плейлист для расслабления?». — Включи, — сказал я феодалу. — Включи что-нибудь душевное. И он включил. Потому что он знал меня лучше, чем я сам. И это было самое страшное.