Десять долларов

Жили мы тогда в Форест-Хиллс. Район приличный, но наши разговоры этому уровню соответствовали редко.

За окном шел дождь, такой же безнадежный, как моя литературная карьера. На кухне сидели двое: мой двоюродный брат Жора, бывший боксер, ныне грузчик, и Алик, непризнанный художник-абстракционист, работавший в химчистке.

На столе умирала бутылка «Кьянти». Рядом, в запотевшей банке, томилось «Бадвайзер». Спор возник, как обычно, на пустом месте, то есть на почве отсутствия денег на добавку.

— Вино, — вещал Алик, разглядывая пустой бокал на просвет, словно искал там смысл жизни, — это эстетика. Это кровь Христа. Это, в конце концов, Франция, Италия, эпоха Возрождения. Ты когда пьешь вино, ты ведешь диалог с вечностью.

Жора открыл банку с треском, напоминающим выстрел в голову. — Алик, не гуди. Твое вино — это изжога и кислота. Выпьешь бутылку — голова чугунная, язык фиолетовый. А пиво — это жидкий хлеб. Это витамины. Это демократия.

— Демократия? — Алик скривился, будто проглотил лимон. — Пиво — это отрыжка пролетариата. Это раздутый живот и бесконечные походы в туалет. В вине — истина, In vino veritas, слышал такое?

— В пиве — сила, — отрезал Жора. — И объем. Ты свою кислятину цедишь по капле, как старая дева валерьянку. А пиво льется рекой. Оно утоляет жажду. Оно сближает. Кто чокается вином? Эстеты недорезанные. Пивом кружки сшибают так, что пена летит. Это жизнь!

Я молчал. Я знал, что истина, как обычно, лежит где-то посередине, скорее всего — в отделе крепкого алкоголя.

— Смотри, — не унимался Алик. — Вино содержит антиоксиданты. Ресвератрол. Это полезно для сердца. — Ага, — кивнул Жора. — А пиво почки промывает. И нервы успокаивает. Хмель — это же почти лекарство.

Они смотрели друг на друга с классовой ненавистью. Художник и боксер. Эстет и прагматик. Виноград и ячмень.

— Вино требует закуски, — аргументировал Алик. — Сыр, виноград, белая скатерть. Это ритуал. — Вот именно! — обрадовался Жора. — Геморрой это, а не ритуал. А к пиву взял воблу — и ты счастлив. Или орешки. Пиво не требует от тебя быть графом. Оно принимает тебя таким, какой ты есть — в майке и с долгами.

Алик вздохнул. Его аргументы разбивались о железобетонную логику Жоры. — Пиво делает из мужчины мешок с водой, — грустно сказал художник. — А вино возвышает душу. Хемингуэй пил вино. Ремарк пил вино. — Гашек пил пиво! — парировал Жора. — И Швейк пил пиво. И они были веселые ребята, а твои вечно ныли и умирали от туберкулеза.

Повисла пауза. Дождь за окном усилился. Аргументы кончились, как и выпивка. Нужно было принимать решение.

Я встал. — Господа, — сказал я. — Ваши позиции ясны. Вино — это культура и головная боль. Пиво — это народ и беготня в сортир. У нас есть ровно десять долларов.

Они посмотрели на меня с надеждой.

— На хорошее вино, о котором мечтает Алик, этого не хватит. На количество пива, которое нужно Жоре для счастья — тоже.

Я надел куртку. — Поэтому мы купим водку. Она не вызывает споров. Она примиряет эстетику с физиологией. Она не имеет вкуса, но имеет воздействие. И главное — от нее никому не обидно.

Жора одобрительно хрюкнул. Алик трагически закатил глаза, но пальто надел первым.

Мы вышли под дождь, единодушные и примиренные. Спор был окончен.